Социальная медицина и пенитенциарная социология. Глава 10.
Социальная медицина – Черносвитов Е.В. — 2000
- «Врожденные преступники»: медико-социальные аспекты
- Медико-деонтологические проблемы смертной казни и эвтаназии
- Гениальность и психопатология: «гений и злодейство» как проблемы социальной медицины
- Институт социальной медицины в современной России
1. «Врожденные преступники»: медико-социальные аспекты
Туринский врач, психиатр и криминолог Ч. Ломброзо (1835—1909) применил в криминологии антропологический и антропометрический методы и сделал вывод о существовании «врожденных преступников». Он изучал не преступление, а преступника как конкретного человека, совершившего конкретное преступление. И по видам преступлений он объединил преступников, у которых обнаружил общие, как он назвал, «стигмы преступности»: у воров — свои, у убийц — свои, у насильников — свои, у мошенников — свои и т.д. Кроме того, Ламброзо следовал идее об «атавизме» преступника, то есть считал, что преступник ближе к дикарю, чем к цивилизованному человеку: та же нечувствительность к боли, то же пристрастие к татуировкам, тот же почерк, похожий на иероглифы, то же отсутствие угрызений совести и нравственного чувства. Особенно Ламброзо не щадил женщин-преступниц.
Во времена Ломброзо великие социальные потрясения Европы только вызревали. Еще существовали могущественные монархии, и тон Европе (если не всему миру) задавали Габсбурги и Романовы. Поэтому у Ломброзо так мало «улицы», толпы, социального фактора.
Теории Ламброзо вызвали решительный протест со стороны криминалистов, восставших против его попытки уничтожить основы существовавшего уголовного правосудия и заменить тогдашних судей-криминалистов судьями-специалистами в области естественно-научных знаний. Не поддержали Ломброзо и антропологи, которые совсем не были готовы к тому, что их могут пригласить в суд в качестве экспертов обвиняемого.
В Брюсселе специально собрался международный уголовно-антропологический конгресс, состоявший в основном из противников теорий Ломброзо. Вердикт был суров: обе теории ученого были признаны «надуманными», даже частности их положений отрицались как ненаучные, был подвергнут критике даже стиль их и жанр.
Отвечая всем своим оппонентам (настоящим и будущим), Ч. Ломброзо писал в «Предисловии» к четвертому изданию своих работ: «На язвительные насмешки и мелочные придирки наших противников мы, по примеру того оригинала, который для убеждения людей, отрицавших движение, двигался в их присутствии, ответим лишь тем, что будем собирать новые факты и новые доказательства в пользу нашей теории. Что может быть убедительнее фактов и кто станет отрицать их? Разве одни только невежды, но торжеству их скоро наступит конец».
Мы не случайно так подробно остановились на теориях Ломброзо, ибо именно он ввел понятие «врожденный преступник» (хотя эти мысли уже приходили в голову его предшественника — Ф. И. Галля (1758—1828 гг), австрийского врача, находившего на черепе «шишки преступности» и создавшего «френологию» (от латинского «френос» — череп).
Ломброзо нашел последователей, прежде всего, в России. К его теории серьезно у нас обращались дважды: в начале 30-х годов (как указано выше, при создании «Клинического Архива гениальности и одаренности (эворопатологии)» ) и в начале 90-х годов при непосредственном участии автора (проект «Изучение типов личности и особенностей характера преступника и одаренных лиц», осуществляемый сектором личности ИСИ АН СССР, Институтом МВД СССР и Политотделом лесных ИТУ). Оба исследования носили социально-медицинский характер.
Не повторяя теоретических выкладок Ломброзо, ученые старались, используя его наблюдения за психически больными и преступниками и результаты антропометрических исследований, найти его социальные трактовки. Антропометрическому методу в первом случае подвергались патобиография и патография одаренного лица. Не отрываясь от конкретных особенностей человека, признанного гением или одаренным, авторы «Клинического Архива» тщательно изучали и анализировали связь этих особенностей с их социальными последствиями.
О втором исследовании поподробнее.
В советское время никому бы не удалось реабилитировать Ломброзо как ученого. Поэтому исследователи 90-х годов (под руководством профессора А.А. Зворыкина и автора этой книги) обозначили в качестве «объекта» изучения личность преступника вкупе с его преступлением (и также личности одаренных людей вместе с плодами их творчества). Личность при этом рассматривалась как социально-биологическая структура (где «биологическое» понималось как психосоматическое). Были разработаны антропометрические тесты, которые апробировались на заключенных лесных ИТУ. Не будем указывать (по известным причинам) количество исследованных рецидивистов (преступников с рождения, что соответствует врожденным преступникам всех мастей). Исследованиям в качестве контрольной группы подвергались также начальники отрядов и старшие инспектора мест заключений; всего 600 человек. Результаты математически обрабатывались. «Одаренные» личности, согласившиеся принять участие в наших исследованиях, были из разных социальных групп: актеры, писатели, министры, секретари ЦК КПСС, художники, музыканты, летчики-испытатели, космонавты, крупные ученые. Были найдены теснейшие взаимосвязи между теми или иными их психосоматическими особенностями и родом деятельности, в котором добились выдающихся успехов; при этом принималось во внимание и ближайшее социальное окружение; учитывались такие факты, как семья, дети, жизнь с родителями, отношение к родителям, наличие друзей, характер дружеских взаимосвязей и т.д.).
Результатом исследований, проведенных сектором личности ИСИ АН СССР, стала методика тестирования человека по определению типа личности и особенностей характера во взаимосвязи с его родом деятельности и образом жизни.
Представляется более целесообразным говорить о «личности» преступника (личность есть то, что передается человеку генетически, если иметь виду не формальный аспект понятия, а содержательно-структурный, то есть конкретный тип личности, конкретные особенности ее характера, связанные с ее психосоматикой и способом жизнедеятельности). Это и есть социально-медицинский подход к преступнику на современном этапе научного знания.
Такой подход к личности преступника сближает социальную медицину с пенитенциарной социологией: каждая со своей стороны изучают не преступника отдельно от преступления и не преступление отдельно от преступника, а то и другое вместе, во взаимодействии и во взаимоотношении. В современной России для подобных исследований следует ввести еще один существенный параметр социальной медицины — психическую эпидемиологию. Если рассматривать современных преступников и современные преступления в этом параметре, то теоретические взгляды Ломброзо отнюдь не опровергаются, а обогащаются новыми фактами и обобщениями.
2. Медико-деонтологические проблемы смертной казни и эвтаназии
Социальная медицина призвана решать также такие острые современные вопросы, связанные со смертью, как: 1. аборт, 2. смертная казнь, 3. самоубийство, 4. эвтаназия. Что касается аборта, то обычно эта проблема находится в ведении клинической медицины и зависит от религиозных убеждений женщины и ее семьи. Как показали тщетные попытки решить все моральные и правовые проблемы смертной казни законодательным путем, само это общественное явление со всеми его аспектами должно стать объектом изучения и практики социальной медицины. То же самое относится и к «вечной» проблеме самоубийства, в котором четко выделяют два аспекта: светский и религиозный. Проблема эвтаназии — на все 100% социально-медицинская, наиболее запутанная, прежде всего, потому, что сейчас это модная тема.
Проблема аборта достаточно сложна. Приведем для иллюстрации такой «казус», случившийся в Ирландии в 1997 г. 15-летнюю девочку изнасиловал мужчина, больной сифилисом, и она забеременела. По католическим канонам, аборт — это убийство, т. е. смертный грех. Согласно медицинским данным, будущий ребенок обречен иметь врожденный сифилис, поскольку, нося ребенка, будущая мать (несовершеннолетняя девочка) не может лечиться от сифилиса, так как лечение может привести к гибели плода (косвенное убийство, то есть смертный грех). К тому же насильник-отец страдает шизофренией. Значит, ребенок может унаследовать и эту болезнь. Все светские инстанции и культурное общество настаивают на том, чтобы был сделан аборт и проведено лечение от сифилиса, но церковь не дает разрешение на аборт. Дело кончилось тем, что несчастной пришлось сменить гражданство и уехать в Англию, где ей был сделан аборт и проведено соответствующее лечение.
Обсуждение социального и этического аспектов аборта — это, конечно же, не пустое резонерство: действительно, убийство это или не убийство, лишаем ли мы зародыш права на жизнь и имеет ли он это право? Медицинское решение проблемы — профилактика нежелательной беременности, превенция развития зародыша медикаментозными средствами и производство операции аборта таким образом, чтобы не причинить (или причинить в наименьшей степени) здоровью матери вреда.
По мнению американского социолога Дж. Макмехена, уделяющего много внимания проблеме аборта, противники аборта часто защищают свою позицию, утверждая, что плод — это человек, личность (следовательно, аборт есть убийство человека, гомицид). Как пишет Макмехен, сторонники аборта, в свою очередь, выдвигают следующие аргументы:
- потребности плода никаким образом не связаны с долгом беременной женщины по его жизненному обеспечению;
- беременная женщина не имеет никаких моральных обязательств по отношению к плоду;
- убивая плод, женщина не отнимает у плода нечто, что могло бы существовать независимо от нее;
- женщина не обязана сохранять плод любой ценой;
- женщина, делая аборт, не убивает плод, а дает ему умереть;
- лишение плода жизни не является безусловным моральным злом, как и наделение жизнью не является безусловным добром.
Самоубийство — предмет извечного спора между светскими философами и богословами. С точки зрения философов (как материалистов, так и некоторых идеалистов), человек не может быть лишен права на самоубийство и общество не должно мешать ему в этом. Светские философы спорят между собой в основном относительно достаточности мотивов для того, чтобы человек имел право свести счеты с жизнью. Что касается религиозных философов, то с их точки зрения, самоубийство в принципе не может разрешить никакую проблему: можно убить свою плоть, но душа все равно бессмертна, только отягощена еще одним грехом. Все религиозные конфессии категорически выступают против самоубийства, расценивая его как посягательство на право Бога даровать и отнимать жизнь.
Эвтаназия — самая спорная из названных проблем, в древних цивилизациях таковой не была. Платон вводит в «правильное» законодательство право на смерть тяжело больного, а Аристотель без осуждения говорит об убийстве детей, рожденных с дефектом. Однако древние не знали проблемы эвтаназии, какой она предстала современному обществу.
Проблема эвтаназии стала такой модной по двум причинам: во-первых, она связана с деньгами (возможный материальный интерес родственников в смерти больного, высокая оплата врачей и т.д.); во-вторых, появились препараты, которые действительно могут гарантировать «сладкую и нежную смерть». Самый сильный аргумент за эвтаназию — непереносимые страдания неизлечимого больного. Однако этот аргумент неопровержим только во второй своей части: действительно, есть неизлечимые больные, которые непременно умрут от заболевания, из-за которого страдают. Что касается его первой части, то тут есть возражения. Сейчас имеются не только препараты, способные обеспечить безболезненную смерть, но и препараты, способные снять все боли и страдания. Понятно, что ратующие за эвтаназию не желают принимать на себя ответственность за смерть пациента, если он умрет во время процедуры по купированию его страданий. Тогда врачу может быть инкриминирована неумышленная эвтаназия (и если родственники возбудят по этому поводу уголовное дело против врача, судебно-медицинскому эксперту нелегко будет защитить коллегу). Невозможно с абсолютной точностью вычислить ту дозу лекарств, которая снимет боль, а не убьет больного. Вероятно, многие врачи, выступающие за эвтаназию, руководствуются не только денежным интересом, но и профессиональной безопасностью.
В проблеме смертной казни существует аспект, важный для социального медика. Смертную казнь нередко связывают с эвтаназией. Между этими совершенно различными в социально-медицинском отношении феноменами проводят какие-то аналогии: смертная казнь при этом предстает как та же эвтаназия, только избавляющая «больного» не от физических, а от нравственных страданий (угрызений совести и т.д.). Упоминаются и формально общие черты, скажем, присутствие врача как при смертной казни, так и при эвтаназии.
Согласно этой позиции, разрешение эвтаназии влечет за собой и разрешение смертной казни (последовательное следование этико-деонтологическим канонам), а запрещение эвтаназии влечет за собой запрет на смертную казнь.
Против таких формальных представлений социальная медицина должна бороться, поскольку она призвана стоять на страже общественного здоровья. Нельзя не видеть, что запрет смертной казни вызывает одни общественные последствия, запрет эвтаназии — совершенно другие.
3. Гениальность и психопатология: «гений и злодейство» как проблемы социальной медицины
Вопрос о связи индивидуальных особенностей творческой личности с явлениями (симптомами, синдромами психических болезней) психопатологии находился в центре внимания различных специалистов как в начале XX века, так и в его конце.
Авторы выпускавшегося в Свердловске в 20—30 годы «Клинического архива» внесли существенный вклад в развитие проблемы и обсуждением накопленных фактов и попыткой их систематизировать на основе «эвропатологии». Предметом их исследований стали личности Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело, Данте, Боккаччио, Сервантеса, Ван Гога, Босха, Брейгеля, Вазари, Наполеона, Суворова, Моцарта, Чайковского, Пушкина, Лермонтова, Есенина, Л.Н. Толстого, Стринберга, Гаршина и других выдающихся людей. Не касаясь всей сложности и противоречивости, представленных в этом издании концептуальных построений, спорности посылок о понимании «гения» как сугубо индивидуального явления, о «механизмах одаренности», которыми обладает только исключительная личность, но которых совершенно лишены обычные люди, очевидным недостатком было и то, что конкретные социальные и культурные условия (обстоятельства жизни) совершенно не принимались в расчет авторами «Клинического архива». Они, действительно, не сходили с позиций клиники (в первую очередь, психиатрической), не допуская мысли, что творческая личность является продуктом своего времени и общества и феноменом определенной культуры. Поэтому попытки найти «общие» механизмы у гениев разных эпох и родов деятельности (художник, писатель или полководец) оказались безуспешными.
Медицина со своими методами правомочна посягать на творческую индивидуальность, если она оказывается к тому же и больной, то есть находится за пределами «нормы здоровья». Однако и само понятие «норма» является весьма относительным социальным феноменом. И все же трудно не согласиться с Ломброзо, рассматривавшим гениальность как оборотную сторону безумия. «Между гением и безумием нет четкой грани», — утверждал Макс Фриш. И это не удивляет, если объектом исследования является, скажем, Босх (Бомарше, О.Уайльд, Э.По, Гельдерлин, Паскаль, Кантор, Клейст, Ф.Бэкон и др.). Современное им общество, не переставая признавать как минимум их одаренность, тем не менее видело в них «злодеев» и даже сажало их в тюрьмы и запирало в психиатрические больницы. При всяком соприкосновении с гением деформируются и исчезают «борозды и межи», разделяющие «нормального» человека от безумца или преступника. Сами же клинические методы (в том числе и психоанализ Фрейда) оказываются тоже непродуктивными при попытках разобраться в патологии гениального человека. Ведущие психиатры (Кречмер, Блейлер, Фрейд, Ясперс, Галант, Корсаков, Крепелин, Шарко и др.) никак не могли договориться о болезнях Ван Гога, Стринберга, Ницше, Шумана, Декарта, Лагранджа, Ньютона, Гоголя, Есенина, Некрасова и др., выставляя им различные диагнозы.
Мало продуктивным оказался и «культурологический подход» к природе гения (противоположный медицинскому). B.C. Соловьев, Н. Бердяев, В. Розанов, Г. Рачинский, Хейзинги и другие его сторонники стремились «вычислить» гения из сложившейся культурной ситуации или из совокупности культурной накопленной информации. Гений опровергает и медиков и культурологов одним своим появлением на свет. Отметим, что и законники-юристы, имея дело с гением, испытывают изрядные затруднения в определении, что является криминогенным фактором — личность «злодея-гения» или «породившая его среда». Но самая главная, трудность возникает при выяснении мотивов поступка гения, который не вписывается в закон. В любом случае оказывается, что гений всегда игнорирует законы и нормативы, которыми руководствуется общество, если дело касается его творчества. С тех пор, как существует цивилизация, существует и противостояние одаренной личности, стремящейся реализоваться, и господствующей общественной нормы.
Как в «творческом состоянии», в результате которого появляется шедевр, так и в характерологии и типологии творца много того, что удобно описывать языком психопатологии. История психологии индивидуального творчества зафиксировала такие понятия, как «овладение» или «одержимость» (гением, музой, богами и т.п.), «сомнамбулизм» (гений часто творит «как во сне», бессознательно, автоматически), «навязчивость» (персеверация), «экстаз», «гипермнезия» (высокая запоминаемость), «амнезия» (потеря памяти), «аура» (часто предвестник эпилептического припадка), «грезоподобное помрачение сознания», «отрешенность», «тревожное предвидение», «ясновидение», «вневременное и непространственное видение сути мира и вещей», которое нельзя выразить словами, а можно изобразить лишь символически, «экстатическое чувство гармонии и предельной ясности сути вещей», «чувство касания иных миров», «вселенская печаль», «наплывы ярких слуховых и зрительных образов», «сценоподобное преобразование или метаморфоза окружающего», «действительность и все, что окружает, приобретает особый смысл, намек, многозначительную таинственность», «ощущение гибели мира», «чувство раздвоения личности», «ощущение небытия», «голоса, нашептывающие сюжеты», и т.п. Эти феномены адекватно отражают как творческое состояние, так и острый психоз. Но существенное различие состоит в том, что творческий «приступ» заканчивается продуктом типа «Сада наслаждений», «Реквиема» или «Мастера и Маргариты», а психотический приступ — интеллектуальным дефектом.
Поэтому и возникает сложный и ключевой для рассматриваемой проблемы вопрос: являются ли названные феномены творческого приступа аналогами таковых же во время психотического приступа (безумия)? Или они эквиваленты психоза? Если это аналоги, то нет необходимости искать имманентные (родственные) и перманентные (постоянные) взаимосвязи между творчеством и психическим расстройством (между гением и сумасшествием). Если же это эквиваленты, то, по-видимому, имеются какие-то внутренние взаимосвязи между психическим расстройством и творческим состоянием, как, например, при смене синдромов в едином психопатологическом процессе (так при эпилепсии может быть развернутый судорожный припадок, а может быть эквивалентное ему расстройство настроения). Решить этот вопрос путем психопатологических оценок шедевра, картины, художественного произведения, блестящей военной операции (патографии) или биографии творческой личности (патобиографии), как показывает история подобных подходов, не удается. Осмотрев выставку П.Пикассо в Цюрихе, К.Юнг сделал заключение: «Типичное проявление шизофрении». Но разве он объяснил этим что-нибудь?
Творчески одаренная личность часто обнаруживает такие черты характера, которые определенным образом отделяют ее от других: замкнутость или, наоборот, чрезмерная коммуникабельность (или периодическое чередование того или иного), меланхоличность, мрачность, инфантилизм, демонстративность, склонность к навязчивостям, суеверность, жестокость к близким, частые смены настроения, приступы ярости без видимых причин, склонность к крайним человеческим реакциям (суициду, гомициду, эскапизму, членовредительству). Творческая личность часто «избирательна» в отношении сексуальности (здесь наличие перверсии обязательно).
Проблема творческих способностей и их связь с психопатологией получила новое обоснование в связи с развитием медицинской генетики. В этом отношении выделяется работа видного генетика И. Карлсона. Он выдвинул гипотезу о наличии в генофонде специального гена шизофрении. Важные условия творческого мышления: способность находить скрытые связи и порождать новые идеи, раскованность и широта ассоциирования, способность находить выход из «тупиковых ситуаций», способность к концептуальным скачкам, увлеченность работой до одержимости и т.д. Если все эти качества, аналогичные шизофреническим, соединяются с обычной способностью к усвоению и накоплению знаний, человек оказывается в состоянии «синтезировать уже существующие факты и новые представления в идеи». Таким образом, по мнению Карлсона, наличие гена шизофрении является непременным условием работы мозга гения. В популяции ген шизофрении присутствует в количестве 5% : 3— 4% достается гениям; остальные 1—2% — шизофреникам. Психическое заболевание у лиц, имеющих ген шизофрении, проявляется необязательно, а у творческих личностей — обязательно. За это открытие Карлсон получил Нобелевскую премию, но вскоре дополнил свою гипотезу, заявив, что «ген шизофрении и гениальности одновременно является геном алкоголизма» (Karlson I.L. Inheritance of creative Intelligence.).
Итак, мы рассмотрели вопросы, связанные с проблемой гения и безумия в аспекте социальной медицины. Гений, как показывает судьба одаренных личностей, при любой форме власти и правления, при любом государственном устройстве нуждается в социальной защите (иногда даже в социальной опеке) как народное достояние.
4. Институт социальной медицины в современной России
Наше время — это время больших перемен, к которым надо быть готовым. В России начал складываться новый в стране институт социальной медицины. В нашей книге мы предприняли попытку обозначить основные аспекты и ракурсы «предмета» и «объекта» будущей отрасли знания.
Под термином «институт социальной медицины» мы понимаем не только новую отрасль знания и систему практических мероприятий, направленных на укрепление общественного здоровья, но и соответствующие учреждения, где должны работать социальные врачи. Вот на этом последнем этапе мы предполагаем препятствия как субъективного, так и объективного характера.
Под препятствиями субъективного характера подразумевается типичная реакция чиновников на все новое, не особенно понятное, но требующее финансовых затрат. Сразу возникает вопрос: будет ли российская социальная медицина бюджетной (как в США) или она будет существовать на пожертвования и сама себе зарабатывать деньги (как в Англии и Швейцарии)? Первый Институт социальной медицины, возникший в 1940 г. в Англии, существовал в основном на пожертвования, но частично и на государственные дотации.
Другое субъективное препятствие возникнет при решении вопроса, нужна ли вообще социальная медицина как самостоятельная область здравоохранения. Или как часть системы социальной защиты? Ведь существовали три основных государственных структуры, распределившие между собой охрану общественного здоровья:
- социальная защита;
- социальная гигиена;
- психиатрия (которая не только в нашей стране, но и в западных странах неправомочно брала на себя функции социальной медицины).
В последние десять лет (время социальных катаклизмов в нашей стране) на роль стража общественного здоровья претендует так называемая «парамедицина» (от колдунов и лекарей-экстрасенсов до продавцов «экзотических» лекарств, эликсиров и снадобий).
При всеобщем понимании необходимости создания института социальной медицины в России объективные трудности намечаются и на путях разграничения функций между социальной гигиеной и социальной защитой. (Психиатрия ограничена в своих социальных поползновениях Законом Российской Федерации «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании»). Насколько успешно это разграничение будет осуществлено, настолько быстрее и успешнее начнет работать институт социальной медицины, необходимость которого мы стремились обосновать.